Новая оптика
На этой неделе мы прочитали три книги по искусству, претендующие на “новое слово” в этой сфере. Две первые с блеском оправдывают ожидания.
Текст: Александр Кириллов
Джон Берджер “Блокнот Бенто. Как зарождается импульс что-нибудь нарисовать?” (AdMarginem, 2012)
Наверное, в данном случае лучше начинать с конца. Импульс что-нибудь нарисовать, по мнению Берджера, букеровского лауреата (1972 года за роман G) и известного британского арт-критика, рождается двумя путями. Во-первых, внутри головы. Рисование, говорит нам автор хрестоматийного сериала «Способы видеть» на BBC, - это такой же примитивный процесс, как пищеварение и потовыделение – он не зависит от сознательной человеческой воли. Ссылаясь на новейшие исследования в области нейробиологии, а именно на те, где утверждается, что передача сообщения от одной клетки организма к другой организована в виде схем и карт, он предполагает, что любой творческий акт есть своеобразное ориентирование по этой самой внутричерепной клеточной карте. Вкупе с организацией листа и наличием перед художником окружающей действительности (к примеру, рисуем пейзаж или натюрморт – что-то конкретное), все это представляет собой физический аспект вопроса поставленного в заглавии.
Во-вторых, опираясь на Спинозу (Бенто – это уменьшительное от Бенедикт), Берджер раскрывает смысл рисования как поиск внутреннего «Я», как “способ предвидеть свои внутренние дали«, что бы это не значило. Этот аспект для упрощения можно назвать теоретическим. Он тоже внутри головы, но не как карты, схемы и клетки, а как мысли. Соотношение между двумя этими сторонами вопроса об импульсе неясное, да и “Блокнот Бенто” на самом деле не исследование по биологии или психологии искусства, а, скорее, некий арт-проект – поэтому требовать от автора каких-нибудь адекватных выкладок просто бессмысленно.
Подобным выводам, до которых еще надо духовно дорасти (у Берджера много про бога), предшествуют целые страницы с рисунками автора (почти треть книги), пространные цитаты из Спинозы, небольшие зарисовки из повседневной жизни (практически рассказы), марксистские заявления и много чего еще. Читать все это - большое удовольствие, поскольку где-то в символическом уголке книги даже притаился сюжет: художник спокойно живет себе в пригороде Парижа (или, может, наезжает туда время от времени), встречает людей, разговаривает с ними, рисует их портреты и всякие цветы. Так что “Блокнот Бенто”, в каком-то смысле, и биографический опус. При этом, довольно сентиментальный, но не в плохом смысле, а в смысле общей интонации, которая улавливается с первых страниц. В лучшие свои моменты Берджер напоминает Чатвина (не беремся точно говорить, но наверняка они были знакомы – оба из Англии и имеют отношение к искусству с журналистикой): то же стремление проникнуть собеседнику под кожу, поставить себя на его место, тот же авантюризм, только в крошечных масштабах. Эпизод, где автор отправляется в лондонскую Национальную галерею, чтобы посмотреть на картину “Распятие” Антонелло да Мессина (предприятие оборачивается настоящим экзистенциальным приключением), можно без стеснения помещать в великую чатвиновскую “В Патагонии” – никто и разницы не заметит.
Роднит их с Чатвином и страсть к канцелярии. По легенде, знаменитый путешественник придумал популярный у усато-мопедной молодежи блокнот Moleskine (на самом деле все это россказни маркетологов и искусство пиара – итальянская фирма просто воссоздала идеальную записную книжку его мечты). И у Берджера вся суть в некоем блокноте, куда вносятся записи и наброски. Он воображает, что это тот самый блокнот, которым обладал Бенедикт Спиноза: “Вещи и воспоминания, оставшиеся от других, свидетельствуют о том, что философ еще и рисовал. Рисовать ему нравилось. Он повсюду носил с собой блокнот. После его внезапной смерти друзьям удалось сохранить письма, рукописи, записки, однако блокнот они, по-видимому, не нашли”. Зато его нашел проницательный критик в своем воображении. И мы – большая удача.
Александр Боровский “История искусства для собак” (Амфора, 2012)
Неожиданная книжка от очень академического человека – искусствоведа, куратора, завотдела новейших течений Государственного Русского музея и заслуженного деятеля искусств РФ. Почти сказка про двух собак (придворную таксу Табакерк XXVII и дворнягу по прозвищу Рыжий), попавших в Русский музей. Питомцы бродят от зала к залу (с заходом в Инженерный замок и перерывом на обед и сон), рассуждая о полотнах, перспективе, национальной почве, сентиментализме, романтизме, авангарде, поп-арте и многом другом. Собаки автору попались очень умные, поэтому у них лихо выходит придумать целую теорию про то, зачем художники рисуют животных. В конце же, точно следуя истории искусства, они доходят до Кулика и, залаиваясь от радости, формулируют целое собачье искусствоведение.
Алексей Бобриков “Другая история русского искусства” (НЛО, 2012)
С портретом Пушкина на обложке эта книга скорее для интересующихся темой, нежели для простого обывателя. То есть читать ее нужно только в том случае, если тебе и правда интересно ходить по Третьяковке. Если же нет и ты делаешь это для галочки, тогда, честное слово, не стоит. Что фактическое название, что предполагаемое – “Русское искусство. Все что вы хотели знать о Репине, но боялись спросить Стасова” – сразу дают какое-то неправильное представление. Ничего развлекательного в этом труде на 800 страниц нет, а есть как раз труд читательский. Но зато не напрасный: автор вычищает из доавангардного искусства (с XVII века и до революции) весь марксизм-ленинизм и школьную риторику (отсюда зажженная над Пушкиным спичка) и пускается в построение новой теории – с россыпью терминов, с выдающимся анализом “Последнего дня Помпеии” как живописного блокбастера, с замахивающимися на святое, советское, словечками вроде “вымороченный стиль”. Но, повторимся, совсем не популярно. Нудно.
